ОТХОД ОДЕССКОГО КАДЕТСКОГО КОРПУСА НА РУМЫНСКУЮ ГРАНИЦУ В 1920 ГОДУ2
Росселевич А.М.1
К концу 1919 года жизнь Одесском корпусе стала тяжелой. Кормили плохо, средств не было, здание не отапливалось, и в помещениях было нестерпимо холодно; запасов обмундирования не оставалось, все ходили в том, в чем приехали, и наша 1-я рота представляла собой зрелище необычное. Многие были во фронтовой одежде или в смешанной с кадетской, другие сохранили еще кадетскую форму, а некоторые добавляли к ней отличительные знаки добровольческих частей, в которых они были на фронте. Хотя кадеты Одесского корпуса и были в большинстве, но наряду с ними собралось много кадет и других корпусов, откомандированных из армии для продолжения образования. Необходимо отметить, что между всеми нами сразу же установилось согласие и тесное товарищество. Одесские кадеты немедленно приняли всех нас в свою семью и отнеслись к нам дружелюбно и по-братски.
К январю 1920 года положение на фронте стало угрожающим. Добровольческая армия отходила, фронт рушился, Одесса была обнажена, в самом городе обстановка была тревожной. В отпуск стали пускать только группами, и 1-й роте было приказано брать с собой винтовки. Помню, как однажды одну такую группу, в которой был и я, обстреляли из одного дома, но, к счастью, никого не ранили. В некоторые районы города было опасно ходить даже вооруженными группами.
Приказ об эвакуации Одессы был отдан, кажется, еще 22 января, но никаких приготовлений в корпусе не делалось. Колебания и нерешительность директора корпуса, полковника Бернадского, привели к тому, что корпус упустил все возможности погрузиться на пароход, под прикрытием юнкеров Сергиевского артиллерийского училища, взяв с собой корпусное имущество и личные вещи. Только лишь с раннего утра 25 января стало известно о приказании бросить все и погрузить корпус на пароход, для следования в Крым.
Передовые части красных были уже в 7 верстах от Одессы, орудийная стрельба доносилась совсем отчетливо. Часам к 11 утра, 25 января, перестрелка перенеслась в центр города. После ухода в порт части кадет с подводами выяснилось, что в городе восстание и что нам, оставшимся, пробиться в порт не удастся. Известия об этом, вместе со всевозможными паническими слухами, исходили от беженцев и разрозненных воинских частей с обозами, которые бесконечной лентой тянулись мимо корпуса, по Б. Фонтанской дороге. Сообщали даже, что наши кадеты до порта не дошли и были все перебиты восставшей чернью. Полковник Бернадский вызвал из 1-й роты охотников пойти на разведку по направлению к городу, и так как вызвались все, назначил двух правофланговых, Никольского3 и меня. Через минуту приказание было отменено... Видя эти колебания, исполняющий обязанности вице-фельдфебеля Тарасенко 1-й4 вывел роту на плац перед корпусом. Винтовки нам были выданы еще с утра, несколько обойм патронов каждый засунул по карманам, так как подсумков не было. Настроение было нервное, общее желание было все же пробиваться в порт. Полковник Бернадский перед строем, испуганный и волнующийся, стал отговаривать от необдуманных действий и напомнил о том, что мы не имеем права покинуть младших кадет. Наконец, к 2 часам дня, видя, что дальнейшее промедление грозит гибелью, полковник Бернадский отдал приказ о выступлении на румынскую границу.
Чуть ли не последними мы покинули окраину города и включились в поток повозок. Имея впереди младших кадет и чинов персонала с женами и детьми, наша полурота шла в арьергарде с заряженными винтовками. Ждали обстрела в спину. Дул ледяной ветер, неся с собой мелкие льдинки и затрудняя дыхание. В каком-то месте дороги открылся вид на море, и мы увидели цепь пароходов и иностранных военных судов, уходивших с рейда. Стало еще более жутко, и мы впервые поняли, насколько безнадежно было наше положение.
Пройдя 15 верст, к вечеру мы пришли в Люстдорф и с трудом разместились в ледяном здании какой-то школы. С утра ничего не ели, ни вещей, ни какой-либо еды не было ни у кого. Поздно ночью нас разбудили: оказалось, что какая-то часть приготовила для кадет кашу. Закусив, улеглись снова на пол, пока в 6 часов утра общее выступление не заставило и нас продолжать путь. Наша полурота была отряжена для охраны обоза полковника Мамонтова, который не надеялся на своих солдат; кажется, это произошло или без ведома, или вопреки желанию директора. По-прежнему дул сильный ветер, неся снег и льдинки; полковник Мамонтов повел нас какими-то боковыми дорогами и через замерзшие поля. Не помню, в чем выразилась наша охрана обоза; может быть, даже мы до него не дошли и как-то нас снова вернули к корпусу. Перейдя Сухой Лиман, на полчаса остановились в Малой Аккерже, после чего, усталые, замерзшие и голодные, к 12 часам дня пришли в Большую Аккержу, где была назначена дневка. Все колонии, через которые мы проходили, были совершенно опустошены проходившими частями, и достать продовольствие было невозможно.
Опять нам отвели пустую школу, и мы, достав соломы, устроились отдыхать. Несмотря на холод и усталость, настроение поднялось, то и дело слышались остроты и шутки; не хотелось верить в безнадежность положения и казалось, что еще немного, и мы попадем на румынскую территорию, а оттуда в Сербию. Немного отдохнув, я и Стойчев захватили винтовки и отправились по хатам искать хлеба. Только на краю колонии что-то достали, но деньги от нас отказались взять. Вернувшись, поделились хлебом с друзьями и случайно узнали, что где-то, в какой-то хате, можно поужинать. Собрав все свои деньги, отправились туда впятером; действительно, нам дали хороший и сытный ужин за 15 рублей с человека, а в Одессе уже коробка папирос стоила 30 рублей! Уходя, заказали себе еду наутро и заплатили вперед... но ночью, в 12 часов, нас неожиданно подняли. Оказалось, что красные части окружают колонию и все отряды уже уходят на Овидиополь.
Мы выступили в путь; ночь была темная и ледяная. Выслали дозоры вперед и в стороны, по одному человеку; я попал направо, с приказанием стрелять, если замечу что-либо подозрительное. Идя один по линии телеграфных столбов, в полной темноте и по колено в снегу, я скоро потерял представление о том, где находится наша колонна, и, дойдя до места, где телеграфная линия расходилась налево и направо, запутался окончательно. На мое счастье, где-то впереди блеснул слабый огонек: как оказалось, кто-то закуривал папиросу. Собрав силы, пошел в том направлении и с трудом выбрался на дорогу со свежими следами прошедших отрядов. Наконец, догнав нашу роту, я явился к полковнику Роroйскому (Полоцкий кадетский корпус), заменявшему командира 1-й роты. Оказалось, что уже давно все дозоры были отозваны и что меня искали, но я отбился далеко и ветер относил в сторону звуки выстрелов, которые давали как сигнал для меня.
Снова потянулась темная дорога, ветер со снежной пылью и черная, ледяная ночь вокруг. На полчаса остановились в деревне Выселки; в одной из хат собралось нас несколько кадет. Крестьянин смотрел враждебно и не хотел впускать, пока не пригрозили ему винтовками. Тепло и возможность посидеть и покурить заставили нас позабыть обо всем, пока случайно заглянувший в хату солдат не сказал нам, что последние части уже покидают деревню. Мы бросились догонять; через 18 верст, ранним морозным утром, добрались до Овидиополя. Все хаты и дома были уже заняты, и кадетам едва-едва удалось разместиться в холодной школе, уже переполненной артиллеристами. Весь день оставались голодными, ни в одной хате ничего достать не удалось. Вечером нам приказали сдать винтовки коменданту, так как завтра с утра был намечен переход через замерзший лиман, на румынскую сторону, в Бессарабию.
28 января, в 8 часов утра, мы спустились на лед Днестровского лимана и пошли к Аккерману, видневшемуся на другом берегу, на расстоянии приблизительно 10 верст. По-прежнему дул ледяной ветер, но солнце ярко сияло и, отражаясь на льду, слепило глаза, идти было трудно, ноги мерзли и скользили. Пройдя около половины лимана, мы услышали один за другим два орудийных выстрела, и вблизи Овидиополя разорвались два снаряда, пущенные румынами. В тот момент никто не понял значения этих выстрелов, но потом выяснилось, что они были сделаны как предупреждение о том, что румыны отказываются впустить в Бессарабию русские части. На льду лимана находились и двигались к Аккерману не только Одесский кадетский корпус, но и громадное количество беженцев, повозок и воинских частей. Вся эта масса в несколько тысяч человек темной стеной медленно подвигалась по льду, и перепуганные румыны, вероятно, решили не пропускать никого, даже и тех, у кого были пропуски.
Не доходя около 2 верст до берега, после особой ледяной насыпи-границы, мы остановились, и полковник Бернадский поехал на санях в Аккерман, для переговоров с румынскими властями. Ждать на льду нам пришлось около часа, замерзли мы еще больше, к тому же и голод мучил все сильнее. Наконец вдали показались быстро несущиеся сани; в них стоял наш директор и возмущенно крикнул, что румыны отказываются нас принять и требуют, чтобы через 3 минуты все русские покинули румынскую площадь льда и ушли за линию границы, в противном случае угрожают открыть орудийный огонь. Требование это было не только возмутительным, но и невыполнимым, так как самому полковнику Бернадскому потребовалось уже свыше 3 минут, чтобы доскакать до нас.
Не успели мы сделать и 100 шагов обратно, как за спиной раздался выстрел, низко над головами пронесся снаряд и ударил в лед, шагах в 20 от нас, как раз в интервал между нашими 1-й и 2-й ротами. Все бросились бежать, ожидая следующих выстрелов и опасаясь, что треснувший лед начнет ломаться. Помню, что сильный взрыв, столб воды и осколки льда слегка оглушили меня и заставили зажмурить глаза; когда я их снова открыл, глазам представилась жуткая картина. В громадную прорубь с разгона влетели сани, и мы услышали крики о помощи. Несколько кадет - Авраменко, Голиков5, Худобашев6, Гродский7, я и др. - бросились туда. В проруби, среди осколков льда, плавали сани и бились трое людей и две лошади с окровавленными головами, обезумевшие от боли и холода. На скорую руку мы связали вместе наши пояса и вытащили всех троих, одного за другим. Это были двое мужчин и молоденькая сестра милосердия. Края льда ломались под нами, и Гродский и я сами провалились, и наша одежда стала быстро покрываться льдом. Особенно тяжело было вытащить одного большого, грузного старика в тяжелой шубе. Когда мы подбежали, он вытащил что-то из-за пазухи и бросил на лед со словами: "Спасите хоть это, не мне - так Baм!" Я поднял сверток и машинально сунул в карман, собираясь потом отдать его обратно. Но через минуту, оступившись в воду, чувствуя, что замерзаю сам, я позабыл обо всем, и, когда в воде остались одни полуживые лошади, кадеты погнали меня и Гродского бежать к русскому берегу, чтобы мы согрелись хоть движением.
Остальные понесли спасенных. Вернувшись в Овидиополь, в нашу школу, я обнаружил в кармане этот сверток. Это оказался бумажник, завернутый в кусок сукна: в нем было 3600 рублей, пропуск в Румынию и документы на имя немецкoro колониста Шмидта. Я передал все это полковнику Рогойскому и просил его вернуть владельцу, но через полчаса он пришел обратно и сказал, что старик умер и что эти деньги я могу оставить у себя, так как их все равно некому передать. Собравшись компанией в 5-6 кадет, знавших про историю этих денег, мы отправились на поиски еды. Уже поздно вечером мы встретили на улицe какого-то человека, который привел нас к себе и за все эти деньги продал нам по стакану самогона на каждого и немного хлеба.
В течение ночи опять произошли переговоры с румынами, и утром, 29 января, мы снова пошли по льду в Аккерман. Около двух часов пришлось ждать на середине лимана, недалеко от памятной проруби, из которой торчала замерзшая голова лошади. Шедшие сзади нас польские беженцы были пропущены вперед, за ними двинулись кадеты. На пристани нас поместили в какой-то деревянный барак, и опять мы ждали около полутора часов. Какой-то румынский офицер притащил корзину с бутербродами и вино и начал нам это раздавать. Затем, по одному, нас вводили в здание портовой комендатуры и подвергали обыску. Когда все было кончено, уже почти вечером, строем и под конвоем, нас повели в город и поместили в здание гимназии. По всему нашему пути стояла громадная толпа народа, сплошь русских; все молчали и никто не решался при румынах выразить нам сочувствие.
Во дворе гимназии полковник Бернадский произнес речь и провозгласил здравицу за Румынию и за короля Фердинанда; никогда еще мы не слышалии такое жидкое и неохотное "Ура!".
Уже наступила ночь, и кое-как мы расположились спать на полу. Вдруг, часов в 11 ночи, здание наполнилось вооруженными румынскими солдатами, и командовавший ими офицер, явно сконфуженный, объявил нам, что комендант отменил свое разрешение и приказал немедленно всех русских вернуть в Овидиополь, который, по словам солдат, уже занят красными. Мы наотрез отказались, среди маленьких кадет послышался плач, дети были измучены настолько, что многие не имели сил встать с пола. Молодой румынский лейтенант стал по-немецки говорить кадету Кривошеину, моему соседу, что они все нам сочувствуют, но не могут ослушаться приказа, стал совать кому-то в руки свой портсигар... но после нашего вторичного отказа в здание была введена рота с пулеметами. Пинками и прикладами нас, 1-ю роту, отделили от младших и от офицеров, вывели на двор и, окружив тесным кольцом, угрожая штыками, повели на берег, опять на лед. Только там было получено по телефону разрешение, уже не помню как и почему, дать нам переночевать до утра; нас снова вернули в гимназию, где все считали нас уже погибшими.
В 7 часов утра, 30 января, провожаемый издевательствами румын, Одесский кадетский корпус, в составе 310 кадет и 45 чинов персонала с их женами и детьми, снова перешел ледяной лиман и вернулся в Овидиополь. Мы шли через лед, ожидая встретить в Овидиополе большевиков, но оказалось, что наши войска еще там. В полдень нам сообщили, что наше командование формирует отряд для наступления на Одессу; полковник Мамонтов, начальник штаба отряда полковника Стесселя, предложил корпусу вызвать из числа кадет 1-й poты желающих вступить в отряд. На вызов отозвались все, кроме пяти больных. Всего вошло в отряд 48 кадет, при 4 офицерах: полковник Рогойский (Полоцкого кадетского корпуса, инвалид без одной руки), капитаны Реммерт (Суворовского кадетского корпуса), Зеневич и штабс-капитан Сидоров (оба Одесского кадетского корпуса). С нами пошли также и четыре кадета младших классов - Гума, Сахно-Устимович8 и двое Смородских, братья нашего кадета 1-й poты, пошедшего с нами.
В отряд входили разнообразные части и формирования: эскадрон Лубенских гусар, партизаны полковника Лукина, отряд полковника Стесселя, части отряда атамана Струка (вскоре перешедшие к красным), кажется, 15-я конная батарея, броневик «Россия», отряд Шульгина «Возрождение России» и многие другие, не считая отдельных людей. Поздно ночью 31 января, почти на рассвете, мы простились с корпусом и с младшими кадетами: на следующий день они пошли в Одессу, к красным, потеряв надежду на спасение. Об их судьбе мы узнали только много лет спустя.
Получив на рассвете винтовки и патроны, мы вошли в отряд полковника Стесселя, под названием 2-й роты отряда полковника Алексеева. Несколько кадет были назначены в пулеметную команду, но скоро вернулись, так как пулеметы были испорчены, кроме, кажется, одного «льюиса», которым занялся кадет Никольский. Мне выпала честь одеть на штык линейный значок Одесского корпуса, который до этого был у кадета Критского9, моего друга по 2-му кадетскому корпусу. Весь отряд насчитывал до 5000 человек, но далеко не все имели винтовки, а у многих они были без штыков. Патронов было мало; отряд был обременен почти пятиверстным обозом, не имевшим отношения к армии. Бесконечно длинная веренича повозок была нагружена домашним скарбом беженцев, включая даже граммофоны, провизии не было ни у кого, с нами шли и ехали женщины и дети.
Выступили в 6 часов утра 31 января в направлении деревни Беляевки. Сквозь сумрак, при скупом свете луны, вдали виднелась водонапорная башня, откуда-то спереди донесся тревожный звук колокола, били в набат: рабочие Беляевки решили не пропускать нас и оказать сопротивление. Пока стояли на месте, все мы, кадеты, от страшной усталости улеглись в кучу и немедленно заснули. Сквозь сон время от времени нам слышались крики «передать по колонне...», кто-то проезжал мимо, кого-то вызывали... все это оставило смутное воспоминание и все заслонялось одним лишь желанием - спать и спать!
Не желая нести напрасных потерь, генерал Васильев, командовавший всеми нашими силами, решил свернуть с пути и, вместо наступления на Одессу, идти на Тирасполь, для соединения с генералом Бредовым, отходившим на Польшу. Около 4 часов утра, измученные, голодные еще со вчерашнего утра, мы продолжали путь. Весь поход помнится как сплошной кошмар - Маяки; в голове колонны шел броневик «Россия». Не доходя до Маяков, отряд свернул на Беляевку, так как стало известно, что Маяки заняты красными.. Погода стояла морозная; путь шел по вспаханному, промерзшему полю, идти по замерзшим комьям земли было и трудно, и больно, но надо было идти, и мы шли. Справа показалась колокольня колонии Петерсталь, тоже занятой красными, откуда нас заметили и открыли по колонне орудийный огонь. Снаряды, поставленные на удар, рвались то близко, то дальше, но вреда не причиняли. Один снаряд пролетел как раз перед нашей ротой, и мы видели, как он прошуршал по снегу и зарылся в сугроб, не разорвавшись.
В один переход мы проходили от 7 до 10 верст, всего за день делали около 40 верст. Шли то по дорогам, то через поля, ни о какой еде, конечно, не было и речи. Время от времени передовые части останавливались, а за ними постепенно и остальные, и весь наш громадный и бесполезный обоз. Большинство немедленно ложились на землю, друг на друга, и сразу же засыпали хоть на несколько минут.
К Беляевке подошли около 1 часа ночи 1 февраля. Весь поход я помню как сплошной и мучительный сон; обманывали голод, подбирая на полях редкую мерзлую картошку, ели снег и кусочки грязного льда. То один, то другой кадет падали без сил, теряя сознание от голода и от боли в истертых ногах. Винтовка казалась свинцовой. Уже на рассвете я не выдержал, отошел на край дороги и присел. Почти сразу погрузился в сон; отряды, повозки и отдельные люди медленно и равнодушно тащились мимо, никому не было дела до отставших. Помню, я очнулся от толчка и увидел над собой женское лицо в косынке сестры милосердия. Оказалось, что это была та, которую мы спасли из проруби под Аккерманом. Она увидела мой синий линейный значок Одесского корпуса и поняла, что я кадет. Она посадила меня на свою повозку и дала крохотный кусочек хлеба и рюмку спирта. Когда я пришел в себя, меня взяли в экипаж, в котором ехали лишь две дамы, и с их помощью мне удалось догнать кадетскую роту.
Часам к 2 дня подошли к деревне Выселки. На недалеких холмах показалось несколько всадников, по-видимому, конная разведка красных. Пришлось выслать цепь для отражения показавшихся вдали большевиков, в эту цепь вошли 12 кадет. Остальной отряд расположился в деревне до полуночи, после чего путь продолжался в прежних условиях. Во всех деревнях мы узнавали, что красные их только что оставили, и всюду находили их свежие следы и даже захватили нескольких отставших. Близость красных была такова, что наш броневик несколько раз поворачивался и открывал огонь через наши головы. То и дело на холмах показывались всадники: красные окружали нас кольцом и медленно шли за нами.
2 февраля, к 9 часам утра, мы вошли в большую колонию Кандель. Нас, кадет, поместили вместе, в одной хате. Удалось достать муку, картошку и хлеба, стали что-то сообща варить, надеясь потом залечь спать. Но вдруг послышалась орудийная стрельба, снаряды стали рваться на улицах. Красные, продолжая беглый огонь из орудий и пулеметов, начали наступление на колонию. Нам было приказано перейти в контратаку, и, бросив чистить свою картошку, мы вышли в поле. Усталость, голод, все было забыто, послышались остроты и шутки. Кое у кого оказались краюхи хлеба, которыми на ходу стали делиться с товарищами. Из всего отряда в несколько тысяч человек в бой пошли не более двух, трех сотен, остальными овладела паника, и большинство бросилось спасаться. Кадетской роте достался почти центральный участок; выходя в поле, мы сразу попали под сплошной дождь пуль, которые противно посвистывали вокруг. Мой синий флажок на штыке был слишком яркой целью, и капитан Реммерт приказал его снять. Кроме него, с нами был и полковник Рогойский; два других наших офицера, Зеневич и Сидоров, отстали от колонны еще ночью, и никто не знал, где они и что с ними.
Мы рассыпались в цепь и залегли в конце поля, в межевой канаве. Вдали, на холмах, виднелись густые цепи красных, несколько пулеметных тачанок и группы конных. Почти первыми нашими выстрелами мы заставили замолчать один из пулеметов. Хорошо работал наш Никольский со своим «льюисом», настроение было бодрое, и, слава богу, никто из кадет еще не пострадал. Но были раненые среди офицеров, занимавших соседний участок, и, когда перестрелка стала затихать, мы помогли их перенести в деревню, куда вскоре былa отведена вся наша цепь. Сразу же кадетскую роту послали в соседнюю колонию Зальц, только что брошенную красными. По полю лежало много убитых, ковыляла с перебитой ногой какая-то белая лошадь, валялись вещи и винтовки. По приходе в Зальц кадет Лампси10 и я нашли в одной хате очень радушных крестьян, которые начали нас кормить. Это была первая настоящая еда за четыре дня, и мы с жадностью на нее набросились.
В этот момент снова послышалась стрельба: красные начали наступление, и нас опять бросили в бой. Силы красных намного превосходили наши. Это была пехотная дивизия и конная бригада Котовского, поддержанные огнем бронепоезда, находившегося где-то далеко, на каком-то железнодорожном пути. Наша жидкая цепь былa уже почти без патронов, штыки были не у всех.
Красные были совсем близко, был виден какой-то всадник с большим красным флагом, гарцевавший среди цепей. С непрерывным "Ура!" мы двигались вперед, и красные стали отходить, осыпая нас градом пуль, причем выстрелы слышались и спереди, и сбоку, то и дело издалека нарастал гул летящего снаряда, которые рвались за нашей цепью и в деревне. Пришло известие, что наш правый фланг обходят и что он отступает под угрозой конной атаки красных. Чтобы не разрывать цепи, полковник Рогойский приказал нам отходить.
Один за другим стали падать раненые кадеты. Упал смертельно раненный в голову Клобуков (Одесский кадетский корпус); упал, но встал и пошел с цепью легко раненный в ногу Стойчев11 (Одесский кадетский корпус); был убит Григороссуло (Орловский кадетский корпус) и тяжело ранен в ногу и в кисть правой руки наш пулеметчик Никольский (Одесский кадетский корпус). Упал с тяжелой раной в живот Никитин Евгений (Ташкентский кадетский корпус) и в мучениях стал просить нас его пристрелить. Я увидел, как над ним склонился Рогойский и как несколько кадет бросилось к нему, чтобы перенести в деревню, но в это время второй пулей его убило.
Все время отстреливаясь и ведя своих раненых, то задерживаясь, то снова отходя, мы подошли к крайним дворам колонии. Видя, что настроение падает, Рогойский приказал построиться. Под непрерывным огнем мы подравнялись, как на строевых учениях в корпусе, потом раздалась команда: "На 4 шага дистанции, налево - разомкнись!" Мы снова залегли в цепь; из деревни принесли ящик патронов, и мы снова открыли огонь. Стало легче на душе, наши воспитатели, Рогойский, без одной руки, и Реммерт, все время были среди нас. Реммерт закурил папиросу (свою последнюю и заветную, как он потом говорил), потом передал ее мне, и так она обошла нескольких человек. Снова поднялось настроение, а Рогойский, несмотря на то что по нас вели пристрелку пулеметы, продолжал свое строевое учение: "Справа по одному, перебежку начинай!" Снова пошли вперед, имея за спиной стену кладбища. Красные стали отходить, не решаясь атаковать и не выдерживая нашего "Ура!". Начинало темнеть, и меня послали обойти левую часть цепи и узнать, какими силами располагают находящиеся в деревне. Там я нашел 10-15 человек, большинство их было кадеты. Красных пришлось выбивать из каждого двора, трупы их лежали повсюду, и мы снимали с них патроны. Несколько раненых сами протягивали нам свои патроны и говорили, что они не коммунисты, а мобилизованные, просили их не убивать. С наступлением ночи бой кончился и красные отошли в колонию Страсбург, отрезав нам дорогу на Тирасполь.
Меня и еще шестерых кадет (Авраменко - Воронежского кадетского корпуса, Патон - Полоцкого кадетского корпуса, Голиков Одесского кадетского корпуса, Худобашев - Тифлисского кадетского корпуса и кто-то еще) послали в заставу, в крайнюю хату в направлении Страсбурга. Первым дежурил у ворот Худобашев, его сменил я. Ночь была черная и мглистая, в степи беспрерывно крутила метель; вскоре я увидел вдали какие-то неясные тени... как будто из степи шли несколько человек. Я их окликнул: "Кто идет?" В ответ послышалось: "А кто спрашивает?" Я поднял винтовку и повторил окрик, добавив, что буду стрелять; несколько минут длились эти пререкания, каждая сторона опасалась открыться первой, не зная, с кем имеет дело. Наконец, из темноты послышалось: «Сорок восемь!» и я догадался, что это белые, так как у нас была часть 48-го пехотного полка.
Сменившись около 1 часа ночи, я вернулся в хату и немедленно заснул. Проснулся скоро, сильно стучали в окно и в дверь. Это был какой-то вольноопределяющийся, который сообщил, что еще вечером весь отряд перешел на другой берег Днестра и во всей колонии остались лишь наша и еще другая застава, о которых забыли. Сон моментально исчез, и мы бегом бросились к берегу Днестра. По дороге к нам присоединились еще несколько кадет и полковник Рогойский. По крутому спуску сошли на лед: он был тонкий и трещал под ногами, надо было спешить его пройти. Рогойский приказал разомкнуться на 15 шагов и бежать. Фигуру идущего впереди не было видно в темноте, никаких следов не оставалось, и пришлось двигаться наугад. Кое-как, но все перебрались на другой берег. Предстояло идти на деревню Короткое, куда ушел весь отряд. Этот 12-верстный переход прошли почти беroм. Дорога былa усеяна брошенными вещами, подводами, попадались пачки украинских денег, никому уже не нужных, даже одно Евангелие.
Во время этоro перехода, перед рассветом, нагнали полковника Роroйcкоro и кадета Патона, которые сидели и отдыхали на краю дороги. Мы подошли к ним - Рогойский казался измученным и совершенно без сил. Мы стали уговаривать их подняться и идти, предлагая Рогойскому взять ero под руки, но он приказал нам не задерживаться и сказал, что встанет и пойдет с помощью Патона, который подтвердил, что не оставит своего воспитателя. Больше мы их не видели, да и сами передвигались, едва соображая, что мы делаем.
В Коротном мы нашли значительно уменьшившийся отряд и наших кадет: из 48 человек уже осталось лишь 39, при последнем офицере, капитане Реммерте. Уже после полудня, снова перейдя по льду рукав Днестра, весь отряд остановился в плавнях на румынской границе. Здесь мы простояли целый день до ночи, ожидая темноты, чтобы перейти границу и войти в Бессарабию хотя бы силой. Целый день на льду, среди камышей, без пищи и теплой одежды, мы измучились до крайности. В отряде многие были босы и полураздeты, раненые и больные второй день оставались без перевязок и все время на ногах. Пытались разводить костры, но сырой камыш не roрел и лишь дымил. От начальников отрядов, отправившихся к румынам для переroворов, не было известий до самого вечера. Между тем красные приближались все ближе, Коротное было ими уже занято, в плавнях среди обоза начались грабежи и разбой, то и дело слышались выстрелы.
Кадеты делали все возможное, чтобы сохранять спокойствие и порядок, и инстинктивно держались вместе. Наконец, около 8.30 часов вечера кем-то былo передано приказание строиться и переходить границу. Длинная вереницa теней погружалась в мрак, при жуткой и зловещей тишине. Дорога была убийственная: изрытая глубокими ухабами и покрытая замерзшей, кочковатой грязью, она заставляла стонать и падать от каждого неверного шага, сделанного истертыми до крови ногами. Дорога казалась мучительно бесконечной; помню, кусты, деревья и камыши по сторонам, помню, что каждая группа деревьев казалась нам в тумане домами, а когда подходили ближе, то видели, что это те же бесконечные кусты и деревья и что перед нами та же мерзлая дорога, постепенно подымавшаяся в гору. Наконец потянулись длинные, низкие изгороди. К полуночи, после последнего крестного пути, то, что называлось еще недавно Добровольческой армией, эта измученная и обезумевшая толпа людей, силой заняла деревню Раскейцы и кое-как расположилась по хатам.
Помню низкую, rpязную хату, в которую набилось 12-15 кадет; уrpюмый молдаванин злобно на нас глядел и делал вид, что не понимает по-русски. В сенях нашли мешок с сахарным песком и съели его, пополам со снегом, потом заснули как убитые. На рассвете нас разбудил треск пулеметов с трех сторон. Свист пуль поднял панику: румыны обстреливали нас с окружавших холмов. Шла стрельба и из некоторых хат, где румыны вооружили часть молдаван, упорно стремясь вытеснить нас из деревни. Низко нагнувшись за плетнями, мы стали пробираться к выходу из деревни. Над головами посвистывали пули; шедший впереди меня кадет Трофимов12 (Одесский кадетский корпус) упал, легко раненный пулей, скользнувшей по плечу, шее и щеке. Подняли его и пошли пробираться дальше. Был ранен в руку Толмачев13 (Одесский кадетский корпус); отморозил ноги кадет младшей роты Сахно-Устимович, все время шедший с нами.
У входа в плавни капитану Реммерту удалось собрать вокруг себя всех кадет. Положение казалось безвыходным. На наших глазах люди сходили с ума, многие кончали самоубийством. Недалеко от нас полковник Новицкий, вскочив на подводу, собрал вокруг себя большую rpуппу добровольцев и обратился к ним с призывом: «Выхода нет! Румыны нас не пропускают! По ту сторону плавней нас караулят красные! Собирайтесь вокруг меня, составим банду Новицкого! Женщин, детей, раненых - бросить! Кто может носить оружие - за мной!» Видя, что представляют собой эти до крайности измученные люди с издерганными нервами, капитан Реммерт приказал нам держаться вместе и если придется, то следовать за отрядом Новицкого, а пока выжидать. В это время мимо, по дороге из деревни, показался одиноко идущий генерал Васильев. Подойдя к нему, капитан Реммерт спросил его, неужели нет никакой надежды спасти кадет? Мы все встали, отдали честь, генерал на ходу поздоровался, поблагодарил за Кандель и сказал, что румыны имеют распоряжение пропустить кадет. Генерал пошел дальше; потом уже мы узнали, что он застрелился за поворотом дороги, после разговора с нами.
Взяв с собой двух кадет и сделав белый флаг из какой-то тряпки, капитан Реммерт снова пошел к Раскейцам, приказав нам не сходить с места и ждать. Мы остались близ дороги, прячась за кусты и в канавах, так как стрельба то и дело разгоралась снова. Ждали почти до вечера. Истомившись от долгого ожидания, стали думать, уж не убили ли Реммерта по дороге ? Решили пойти на разведку, вызвались я и Кривошей, с нами же пошел полковник Фокин, отец нашего кадета, прошедший с нами весь поход. Мы прошли около версты к деревне; дорога была усеяна брошенными вещами, валялись винтовки, и то там, то здесь лежали убитые и застрелившиеся. Из-за группы деревьев вышла к нам хорошо одетая женщина и со смехом приглашала взглянуть на ее мужа. Мы увидели тело офицера, лежащего на земле, с револьвером в руке; жена сошла с ума над телом мужа. Из-за поворота дороги показался румынский патруль, дальше виднелись другие, грабившие убитых. Первое, что они сделали, - это потребовали, чтобы полковник Фокин отдал им свои золотые часы, после же этого удалось объяснить им, что мы «элевы» (ученики) и что наш офицер пошел к ним в деревню. С трудом удалось понять, что наш Реммерт находится в Раскейцах, что нас действительно принимают и что он ждет вечера и концa обстрела, чтобы вернуться за нами.
Вечером Реммерт вернулся и приказал идти в Раскейцы: оказалось, что полковнику Бернадскому удалось в Аккермане послать телеграмму Румынской королеве Марии с просьбой пропустить в Румынию корпус, но комендант Аккермана не позволил дождаться ответа, и он пришел тогда, когда мы уже шли по Херсонским степям. Отвечая на телеграмму, королева прислала одновременно своего доверенного человека, г-на Волкова, с поручением заняться нашей судьбой и облегчить нам переезд в Сербию. Не найдя корпус в Аккермане и узнав все, что произошло, Волков отправился вверх по течению Днестра, надеясь напасть на следы хотя бы отдельных кадет. Богу было угодно, чтобы он попал в Раскейцы как раз тогда, когда произошло то, что описано выше. Только чудом можно объяснить и это, и то, что Реммерт увидел генерала Васильева, одиноко шедшего к своей смерти, и задал ему свой вопрос, казавшийся тогда таким бесцельным.
Реммерт приказал нам разобрать и испортить затворы винтовок, и мы, уже в сумерках, двинулись обратно в Раскейцы. На половине дороги навстречу нам шла в плавни длинная процессия раненых, которых румыны заставили тоже покинуть деревню. Впереди, с флагом Красного Креста, шла с каменным, скорбным лицом сестра милосердия, за ней шли, ковыляли и ехали на нескольких повозках раненые и больные. Сзади ехал экипаж, в котором сидели две дамы, а на козлах солдат-кучер в красных погонах.
Видя, что мы идем в деревню, и не зная, что нас пропускают, раненые кричали нам, что мы идем на верную смерть и что румыны нас не пощадят так же, как не пощадили и их. Мы шли молча, не смея поднять глаза, и тогда, догадавшись, они стали молить нас взять их с собой. Но что мы могли сделать, когда и наша судьба еще казалась нам сомнительной! Много позже до нас дошли слухи о том, что часть раненых спаслась, отряд же Новицкого был весь перебит красными, другие же погибли и замерзли в плавнях; только отдельным людям, очень немногим, удалось спастись и перебраться в Бессарабию в других местах.
Скорбная проqессия раненых была последним видением, которое запечатлелось в нашей памяти на русской земле. Это было 4 февраля, а вышли мы из Одессы 25 января; в поход из Овидиополя выступило 48 кадет при 4 офицерах, да еще четверо младших кадет. В Раскейцaх спаслись 39 кадет (в том числе и все младшие), с одним лишь офицером, да еще прибавился к нам полковник Фокин, которого мы выдали за корпусного офицера.
Из Раскейцев нас перевезли на подводах в Аккерман, где поместили сначала в тюрьму, но после бурного протеста с нашей стороны перевели к вечеру в здание школы, где установили тоже почти тюремный режим. Отношение румын было неизменно грубое и хамское, но русское население проявило к нам трогательную заботу и внимание. В начале марта нас перевезли поездом в город Рени и поместили в русских санитарных вагонах на запасных путях, на берегу Дуная. Здесь мы потеряли кадета Гроховского, умершего от брюшного тифа в Страстную субботу. Из Рени нас увезли 13 апреля в Бухарест, где нас встретил генерал Геруа, военный представитель Главного командования. Нас построили на вокзале, перед вагонами, и начштаба, полковник Вишневский, огласил приказ генерала Геруа, после чего были награждены 6 Георгиевскими крестами и 4 Георгиевскими медалями те кадеты, чьи имена были названы нами самими еще в Рени, после запроса из Бухареста. Были награждены посмертно Никитин и Клобуков, затем раненые Стойчев, Толмачев, Никольский и обмороженный Сахно-Устимович, а также и долго не соглашавшиеся Тарасенко 1-й, Лампси, Авраменко и Северьянов14. Генерал Геруа объявил в заключение, что всех нас, остальных, как воинскую часть, исполнившую до конца свой долг, он представляет к Георгиевским крестам, а капитана Реммерта к производству в чин полковника, но, не имея права сделать это своей властью, посылает представление в штаб Главнокомандующего.
После этого, оставив в Бухаресте наших раненых и больных, мы рано утром поехали на границу Югославии, через Плоешти, Турн-Северин и Темешвар. Границу переехали в городе Жомболь и, наконец, 25 апреля прибыли в Панчево, где находились одесские и полоцкие кадеты, спасшиеся морским путем. У всех нас были на глазах слезы, когда грянуло нам навстречу "Ура!", - на платформе увидели строй наших кадет, полковника Caмoцвeтa и других офиqеров, взволнованных не меньше нас самих. Мы выскочили из вагонов и попали в объятия наших товарищей, которые уж не надеялись увидеть нас снова.
Прошло с тех пор уже 50 лет; многих из нас уже нет в живых, одни погибли в Крыму, другие умерли в эмиграции. Но, вспоминая об этом походе, считаю долгом отметить, что доблестное поведение 1-го и 3-го взводов 1-й poты Одесского кадетского корпуса было бы немыслимо в этой кошмарной и безнадежной обстановке, если бы они не принадлежали к кадетской семье. Товарищеская спайка, сознание долга, строгая дисциплина, присутствие духа и находчивость, - все это дало корпусное воспитание, которое сделало нас единственной боеспособной частью на фоне всеобщего развала и отчаяния.
Все пережитое отошло уже давно в область воспоминаний, многие отдельные события забылись, но никогда не изгладятся из памяти туманные, заледеневшие плавни, дорога, идущая в гору, сошедшая с ума женщина, вышедшая к нам из-за деревьев, и эта глубоко трагичная процессия раненых, которых вчерашние союзники гнали на гибель туда, где хозяйничали красные и мародеры.
Комментарии:
1 Росселевич Анатолий Михайлович, р. 28 декабря 1902 г. во Владаве Холмской губ. Кадет 2-го кадетского корпуса. В Добровольческой армии и ВСЮР в портовой охране г. Ейска, с июня 1919 г. в Одесском кадетском корпусе. Участник похода из Одессы и боя под Канделем. В эмиграции в Югославии. Окончил Первый Русский кадетский корпус (1921), Белградский университет, с 1924 г. Лувенский университет. С 1958 г. в США, к 1967 г. сотрудник журнала «Военная Быль». Умер 24 марта 1977 г. в Нью-Йорке.
2 Впервые опубликовано: Кадетские корпуса за рубежом, 1920-1945. Монреаль, б. г.
3 Никольский Глеб Николаевич, р. в 1901 г. Кадет Одесского кадетского корпуса. В Вооруженных силах Юга России. Участник похода из Одессы и боя под Канделем. Эвакуирован в Сербию. Кадет сводного кадетского корпуса. Награжден Георгиевским крестом 4-й ст. В 1920 г. окончил Первый Русский кадетский корпус. 8 сентября 1920 г. прибыл на пароходе «Владимир» в Крым в Сергиевское артиллерийское училище. Окончил Сергиевское артиллерийское училище в Болгарии. Подпоручик.
4 Тарасенко Николай Георгиевич (1-й), р. в 1902 г. Кадет Одесского кадетского корпуса. В Вооруженных силах Юга России. Участник похода из Одессы и боя под Канделем. Эвакуирован в Сербию. Кадет сводного кадетского корпуса. В 1920 г. окончил Первый Русский кадетский корпус. 8 сентября 1920 г. прибыл на пароходе «Владимир» в Крым в Сергиевское артиллерийское училище. Награжден Георгиевским крестом 4-й ст. Юнкер Сергиевского артиллерийского училища. Умер 14 января 1921 г. в Сараеве (Югославия).
5 Голиков Павел Тарасович (1-й), р. в 1903 Г. Кадет 7-го класса Одесского кадетского корпуса. В Вооруженных силах Юга России. Участник похода из Одессы и боя под Канделем. Прибыл с эшелоном Сводного кадетского корпуса в Югославию. В 1920 г. окончил Первый Русский кадетский корпус. 8 сентября 1920 г. прибыл на пароходе «Владимир» в Крым в Сергиевское артиллерийское училище. В Русской Армии кадет Морского Kopпyca. Эвакуирован с флотом в Бизерту. Окончил Морской корпус 19 ноября 1922 г. Корабельный гардемарин. В марте 1923 г. убыл во Францию для поступления в университет.
6 Худобашев Александр Николаевич, р. в 1902 г. Кадет Тифлисского, затем 4-го класса Одесского кадетского корпуса. В Вооруженных силах Юга России. Участник похода из Одессы. Эвакуирован в Югославию. Кадет сводного кадетского корпуса. В 1920 г. окончил Первый Русский кадетский корпус. 8 сентября 1920 г. прибыл на пароходе «Владимир» в Крым в Сергиевское артиллерийское училище. В Русской Армии до эвакуации Крыма. Эвакуирован на корабле "Сцегед". Окончил Николаевское кавалерийское училище.
7 Градский Сергей. Кадет Одесского кадетского корпуса. Участник похода из Одессы и боя под Канделем. В эмиграции в Югославии. Окончил Первый Русский кадетский корпус (1921). Умер 15 июня 1926 г. в Югославии.
8 Сахно-Устимович Александр. Кадет Одесского кадетского корпуса. В Вооруженных силах Юга России. Участник похода из Одессы и боя под Канделем. Награжден Георгиевским крестом 4-й ст. В эмиграции в Югославии. Окончил Первый Русский кадетский корпус (1923). Подпоручик. Служил в Русском корпусе. Пропал без вести 18 октября 1944 г. под Авалой (Югославия).
9 Критский Владимир. Кадет 2-го кадетского корпуса. В Вооруженных силах Юга России; кадет Одесского кадетского корпуса. Участник похода из Одессы и боя под Канделем. В эмиграции в Югославии. Окончил Первый Русский кадетский корпус (1921), Николаевское кавалерийское училище
10 Лампси Валериан. Кадет Одесского кадетского корпуса. В Вооруженных силах Юга России; участник похода из Одессы и боя под Канделем. Эвакуирован в Сербию, где в 1920 г. окончил Первый Русский кадетский корпус. Д0броволец Русской Армии. Награжден Георгиевским крестом 4-й ст. Убит в августе 1920 г. в Кубанском десанте.
11 Стойчев Владимир (4-й). Кадет Одесского кадетского корпуса (выпуска 1921 г.). Участник похода из Одессы и боя под Канделем. Награжден Георгиевским крестом 4-й ст. Окончил Крымский кадетский корпус (1921). В эмиграции в Румынии, окончил военное училище и служил в румынской армии.
12 Трофимов Михаил Михайлович. Кадет Одесского кадетского корпуса. Участник похода из Одессы и боя под Канделем. Награжден Георгиевским крестом 4-й ст. Эвакуирован в Сербию. Кадет сводного кадетского корпуса. Окончил Первый Русский кадетский корпус (1920), 16-20 августа 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым. Кадет Морского корпуса. Эвакуирован с флотом в Бизерту. Окончил Морской корпус 19 ноября 1922 г. Корабельный гардемарин. В октябре 1923 г. на линейном корабле "Генерал Алексеев". В эмиграции в Тунисе. Умер 22 марта 1959 г. в Бизерте (Тунис).
13 Толмачев Михаил (2-й). Кадет Одесского кадетского корпуса (выпуска 1921 г.). Участник похода из Одессы и боя под Канделем. Ранен. В Русской Армии - в гвардейской артиллерии. Награжден Георгиевским крестом 4-й ст. Окончил Первый Русский кадетский корпус.
14 Ceверьянов Николай. Кадет Одесского кадетского корпуса. В Вооруженных силах Юга России. Участник похода из Одессы и боя под Канделем, затем доброволец в Русской Армии. Награжден Георгиевским крестом 3-й и 4-й ст. В эмиграции в Югославии. Окончил Крымский кадетский корпус (1921), Николаевское кавалерийское училище (1923). Корнет. Убит в 1930 г. в разведке при переходе границы СССР.